(no subject)
Saturday, 28 January 2017 00:24![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
arishaiУ меня в телефоне лежит купленная стопицот лет назад подборка «Фантастический раритет». Собрание заслуженно забытого, честно говоря. Некоторые из этих вещей было бы нелишним ещё и закопать куда-нибудь или забросить на солнце.
Я их читаю в особых обстоятельствах. В очереди на почте, на остановке автобуса, в других грустных ситуациях, когда приходится тоскливо и бессмысленно чего-то ждать.
Потому что читать это всерьёз невозможно совершенно, да и просто читать не очень получается: гнусно хихикать я начинаю очень быстро.
Сегодня новая повесть. Предисловие редактора — признание в литературном убийстве:
(Переводчик тоже был молодец, третье же предложение: «Он с задором 22-летнего возраста насвистывал модный мотив танца, отбивая тросточкой такт по своим шнурованным коричневым сапогам.» Видимо, должно было звучать как-то так: «С задором 22-летнего он насвистывал мотив модного танца, отбивая тросточкой ритм по шнурованным коричневым сапогам.» И я подозреваю, что то были не сапоги, а [лётные] ботинки, но правды теперь не сыскать.
Справедливости ради: со словом «свой» мы сейчас обращаемся иначе, чем это делали тогда. Но читая такие штуки, я всегда вспоминаю фразу о том, что герои задумчиво погладили свои усы. Видимо, это уточнение понадобилось от того, что бравые воины обычно гладили усы друг другу.
Но 22-летний возраст, и свои сапоги, и сапоги вообще, чую я, в данном случае — артефакты немецкого оригинала.
Текст наипрекраснейший:
«Стояло жаркое лето 1936 года.
Лейтенант 3 эскадрильи британского воздушного флота Джордж Винтон шагал по широкому аэродрому в направлении к ангарам. Он с задором 22-летнего возраста насвистывал модный мотив танца, отбивая тросточкой такт по своим шнурованным коричневым сапогам. Где-то высоко в небе жужжало несколько самолетов, но гудение моторов было для него настолько привычный музыкой, что он даже не поднял головы.
Было начало июля. Горячий воздух стоял над пожелтевшим лугом. Травяной покров аэродрома был густой и сочный, как на площадке для тенниса или гольфа. Винтон думал о том, как в Англии сама природа благоприятствует развитию авиации. Благословенный для трав английский климат! Нигде не было подобных чудесных равнин и мягких лугов. В углу аэродрома у красных флажков паслось стадо овец. Овцы добросовестно выполняли свою работу, в которой их не могла заменить никакая косилка: ведь косилка не дает навоза для удобрения.
Казалось, что ангары расположены совсем близко. Но Винтон шагал довольно долго, а цель еще была далеко. На широком травяном просторе трудно было определить расстояние. Ангары выростали [да, именно «выростали» — A.] из земли во всем своем величии внезапно, когда к ним приближались на расстояние в 100 метров.
Тяжелый путь в жару через весь аэродром не испортил однако хорошего настроения Джорджа Винтона. В течение нескольких недель он ничего не увидит и не услышит об авиации. Ведь сегодня вечером он уезжает в отпуск. Как ни любил Винтон авиацию, отпуск все же волновал его. У его старика-отца, члена парламента, далеко в шотландских горах было прекрасное старое имение. Он найдет там все, что только можно пожелать: охоту, лошадей, площадку для гольфа на волнистом степном плоскогорья... И затем, - он закрыл глаза, ослепленный ярким солнечным светом, - ему представился стройный образ девушки. Ани хорошо и с увлечением ездит верхом. Последний раз он видел ее на пасху, когда пробыл в Шотландии 5 дней. Теперь он увидит ее вновь. Его горячее желание исполнится.
Вот наконец и ангары в их деловом, железном молчании. Волнистые ворота закрыты. Взад и вперед ходит часовой. На маленькой двери дощечка с надписью: "Вход воспрещен". Туда не впускают никого из посторонних, даже офицеров других родов оружия или других эскадрилий королевского воздушного флота...»
И далее в том же милом и наивном духе. (Автор немец, и всё это вот «в нашей Англии самые лучшие лужайки» особенно смешно. Да, англичане каждый день начинают с таких рассуждений!) Что результат пересказа, а что — наследие оригинала, сложно сказать. Впрочем, это далеко не худшее, что можно найти в «Фантастическом раритете».)
Иногда таящаяся в глубине моей души обезьянья злобность заставляет меня жалеть, что все эти люди не дожили. Редактора, совершавшие литературные убийства ради бредовых целей.
Или тот дурак, что прокомментировал фото котёнка в ботинке: мол, такую фотографию может сделать каждый, но это всё мещанство, снимать нужно достижения народного хозяйства и рабочих, соединяющихся в зное и труде. Где теперь те достижения? Кому они были нужны? Фотография домашнего любимца — это самое искреннее проявление эмпатии, то, что делает нас людьми. А вовсе не соединяющиеся Зоря и Петя. И да, такую фотографию не каждый мог бы сделать, это была очень хорошая фотография.
Та же злобность заставляет меня гнусно хихикать, когда я слышу «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко». Я вспоминаю себя образца года этак 2010-го, когда я по глупости впервые со времён детства посмотрела полностью «Гостью из будущего» и «Тайну третьей планеты». Не буду комментировать, чтобы никого не расстроить ненароком, но глаза у меня открылись. :D Взрослым ты видишь всю печаль мира. Правда, сценаристов «Тайны третьей планеты» я презирала ещё в детстве — за вырезанную линию Третьего капитана. Это ещё додуматься до такого надо было.
...И сейчас, думая о прекрасном и безжалостном далёко («Что движет историю вперёд по извилистому пути? Горе, сожаления, утраты и тоска.»), я начинаю сворачивать всё в ту же сторону, о которой не могу писать, поскольку и так слишком много пишу о ней. А это не нужно никому, кроме меня. Так что я оставлю этот пост без выводов и финала и пойду не спать.
Я их читаю в особых обстоятельствах. В очереди на почте, на остановке автобуса, в других грустных ситуациях, когда приходится тоскливо и бессмысленно чего-то ждать.
Потому что читать это всерьёз невозможно совершенно, да и просто читать не очень получается: гнусно хихикать я начинаю очень быстро.
Сегодня новая повесть. Предисловие редактора — признание в литературном убийстве:
«Выпуская перевод романа Гельдерса «Воздушная война 1936 года», мы имеем в виду не столько литературные качества этого произведения, пытающегося в художественной форме изобразить возможную картину будущей войны, сколько ход мыслей компетентного в военных вопросах автора, намечающего целый ряд ожидаемых в ближайшие годы технических достижений в области авиации и стремящегося конкретно представить то влияние, какое должны оказать эти достижения на формы тактического и оперативного искусства. По этим соображениям мы исключили из перевода все те места, которые не имеют непосредственного отношения к освещению затрагиваемых автором военных вопросов и предназначены лишь для того, чтобы сделать его труд более пригодным для «легкого чтения». В силу этого из перевода естественно должна была выпасть вся романтическая часть...»
(Переводчик тоже был молодец, третье же предложение: «Он с задором 22-летнего возраста насвистывал модный мотив танца, отбивая тросточкой такт по своим шнурованным коричневым сапогам.» Видимо, должно было звучать как-то так: «С задором 22-летнего он насвистывал мотив модного танца, отбивая тросточкой ритм по шнурованным коричневым сапогам.» И я подозреваю, что то были не сапоги, а [лётные] ботинки, но правды теперь не сыскать.
Справедливости ради: со словом «свой» мы сейчас обращаемся иначе, чем это делали тогда. Но читая такие штуки, я всегда вспоминаю фразу о том, что герои задумчиво погладили свои усы. Видимо, это уточнение понадобилось от того, что бравые воины обычно гладили усы друг другу.
Но 22-летний возраст, и свои сапоги, и сапоги вообще, чую я, в данном случае — артефакты немецкого оригинала.
Текст наипрекраснейший:
«Стояло жаркое лето 1936 года.
Лейтенант 3 эскадрильи британского воздушного флота Джордж Винтон шагал по широкому аэродрому в направлении к ангарам. Он с задором 22-летнего возраста насвистывал модный мотив танца, отбивая тросточкой такт по своим шнурованным коричневым сапогам. Где-то высоко в небе жужжало несколько самолетов, но гудение моторов было для него настолько привычный музыкой, что он даже не поднял головы.
Было начало июля. Горячий воздух стоял над пожелтевшим лугом. Травяной покров аэродрома был густой и сочный, как на площадке для тенниса или гольфа. Винтон думал о том, как в Англии сама природа благоприятствует развитию авиации. Благословенный для трав английский климат! Нигде не было подобных чудесных равнин и мягких лугов. В углу аэродрома у красных флажков паслось стадо овец. Овцы добросовестно выполняли свою работу, в которой их не могла заменить никакая косилка: ведь косилка не дает навоза для удобрения.
Казалось, что ангары расположены совсем близко. Но Винтон шагал довольно долго, а цель еще была далеко. На широком травяном просторе трудно было определить расстояние. Ангары выростали [да, именно «выростали» — A.] из земли во всем своем величии внезапно, когда к ним приближались на расстояние в 100 метров.
Тяжелый путь в жару через весь аэродром не испортил однако хорошего настроения Джорджа Винтона. В течение нескольких недель он ничего не увидит и не услышит об авиации. Ведь сегодня вечером он уезжает в отпуск. Как ни любил Винтон авиацию, отпуск все же волновал его. У его старика-отца, члена парламента, далеко в шотландских горах было прекрасное старое имение. Он найдет там все, что только можно пожелать: охоту, лошадей, площадку для гольфа на волнистом степном плоскогорья... И затем, - он закрыл глаза, ослепленный ярким солнечным светом, - ему представился стройный образ девушки. Ани хорошо и с увлечением ездит верхом. Последний раз он видел ее на пасху, когда пробыл в Шотландии 5 дней. Теперь он увидит ее вновь. Его горячее желание исполнится.
Вот наконец и ангары в их деловом, железном молчании. Волнистые ворота закрыты. Взад и вперед ходит часовой. На маленькой двери дощечка с надписью: "Вход воспрещен". Туда не впускают никого из посторонних, даже офицеров других родов оружия или других эскадрилий королевского воздушного флота...»
И далее в том же милом и наивном духе. (Автор немец, и всё это вот «в нашей Англии самые лучшие лужайки» особенно смешно. Да, англичане каждый день начинают с таких рассуждений!) Что результат пересказа, а что — наследие оригинала, сложно сказать. Впрочем, это далеко не худшее, что можно найти в «Фантастическом раритете».)
Иногда таящаяся в глубине моей души обезьянья злобность заставляет меня жалеть, что все эти люди не дожили. Редактора, совершавшие литературные убийства ради бредовых целей.
Или тот дурак, что прокомментировал фото котёнка в ботинке: мол, такую фотографию может сделать каждый, но это всё мещанство, снимать нужно достижения народного хозяйства и рабочих, соединяющихся в зное и труде. Где теперь те достижения? Кому они были нужны? Фотография домашнего любимца — это самое искреннее проявление эмпатии, то, что делает нас людьми. А вовсе не соединяющиеся Зоря и Петя. И да, такую фотографию не каждый мог бы сделать, это была очень хорошая фотография.
Та же злобность заставляет меня гнусно хихикать, когда я слышу «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко». Я вспоминаю себя образца года этак 2010-го, когда я по глупости впервые со времён детства посмотрела полностью «Гостью из будущего» и «Тайну третьей планеты». Не буду комментировать, чтобы никого не расстроить ненароком, но глаза у меня открылись. :D Взрослым ты видишь всю печаль мира. Правда, сценаристов «Тайны третьей планеты» я презирала ещё в детстве — за вырезанную линию Третьего капитана. Это ещё додуматься до такого надо было.
...И сейчас, думая о прекрасном и безжалостном далёко («Что движет историю вперёд по извилистому пути? Горе, сожаления, утраты и тоска.»), я начинаю сворачивать всё в ту же сторону, о которой не могу писать, поскольку и так слишком много пишу о ней. А это не нужно никому, кроме меня. Так что я оставлю этот пост без выводов и финала и пойду не спать.
